Московское городское отделение Общероссийской физкультурно-спортивной общественной организации 
Федерация Славянских боевых искусств «Тризна»



ЛИТЕРАТУРА КАЗАЧЬЕГО КЛУБА СКАРБ

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ

ДМИТРИЙ ЕФРЕМОВ - РАССКАЗЫ

ПОДАРОК ДЛЯ ДОЧЕРИ

Больше всего на свете ему хотелось поохотиться. И обязательно что-нибудь подстрелить. По-настоящему поохотиться и, как выражались меж собой местные охотники, убить зверя.

У него даже ружьё своё было. Старенькое, правда. Но, как говорили знатоки, хлёсткое. Правда, кроме банок, ни во что другое он так и не стрелял за свою жизнь.

Работал он в школе учителем географии. Был у него свой кабинет, завешанный всякими картами, и своё собственное прозвище — Паганель.

Дети, конечно же, стеснялись при нём. А на мужиков он не обижался. Слишком уж неудобно звучали его имена — Григорий Григорьевич. Язык сломаешь. Куда проще, Гриня. Он и сам видел в себе сходство с героем детского романа Жюля Верна. Длинные худые ноги, очки, будь они неладны.

Гриня давно мечтал уйти из школы, считая, что достоин большего. Однако на фоне безработицы и нищеты его работа хоть что-то давала. Да и жаль было пять впустую потраченных лет учёбы в институте. Зарплату платили редко, и Гриня не отказывался от любой возможности, чтобы хоть как-то заработать на жизнь.

В доме уже давно не пахло мясом; скотину Гриня принципиально не держал. Учитель всё же. Поэтому, когда друг предложил махнуть в тайгу на охоту, его словно захлестнуло.

— Поедем, поохотимся, самогоночки попьем, а там, глядишь, и бог даст чего-нибудь, — поэтично рисовал в воздухе картины предстоящего действа его друг Пашка, большой бездельник и проныра, в прошлом тоже учитель. — Медведя в лесу море!

Последняя фраза особенно запала в его сознание. Медведь для Грини был существом непостижимым и коварным. Он никак не мог представить себе встречу с этим зверем, и его начинало трясти, когда он думал об этом.

Усевшись удобно в старом кресле напротив окна, он подолгу листал книгу, где было множество самых разных иллюстраций с подробным описанием жизни животных. Было там и про медведя. С книгой в руках Гриня погружался в сладкие представления и фантазии, где было много опасностей и удовольствий. Правда, ему всё время мешала Алёнка, его младшая дочка. Бесцеремонно усевшись на коленях, она всякий раз задавала множество глупых вопросов и без спроса переворачивала страницы, требуя новых картинок.

— А тиглы злые? А кто больсе, — щебетала она не переставая, — тиглы или медведи? А где ёзыки зывут?

Гриня терпеливо отвечал на Алёнкину трескотню, важно надувал щёки и выпускал пар.

...— А ты мне ёзыка пливезёф?

— Не ёзыка, а ёжика. Ежа. Скажи правильно. Ёжика, — учил Гриня маленькую Алёнку.

— Ты мне еза пливезёф? Вот такого! — Она сжимала маленькие ладошки в такой же маленький клубок и щурила глаза. — Пливезёф?

— Привезу, привезу. Если они в спячку не залегли. Иди к матери и помоги ей по хозяйству. Ты же у неё помощница.

— А ты пливези.

Кудри соломенного цвета мягко касались Грининых рук. Он любил дочку, а Алёнка и дня не могла прожить без Грини.


Несколько раз охоту откладывали. Что-то не срасталось: то не было хозяина на пасеке, то машина ломалась, а то и вовсе — не было бензина.

Дробовик, вылизанный до блеска, был готов к большой охоте, а обстоятельства всё не давали его испробовать. Очередной раз испытав досаду, Гриня садился по вечерам на маленькую табуреточку и раскладывал дробовик, приводя в восторг семилетнего Жорку. Жена на его блажь почти не реагировала, лишь посмеиваясь:

— Вам не охота нужна, а компания. Да водки нажраться!

— Ничего ты, Людка, не понимаешь. Что я, за полсотни вёрст водку пить поеду? — оправдывался Гриня.

— Вот именно. У вас же одно на уме. От жены сорваться да от детей. Думаешь, не знаю?!

Ворчание было безобидным и сводилось к тому, что Гриня — добытчик и к ноябрю в доме непременно будет мясо.

День выдался нелёгкий. В школе опять не дали зарплаты, и настроение у Грини было «ни к чёрту». Замотанный делами, он и думать забыл об охоте и медведях, сидел в своём потёртом кресле и перелистывал классный журнал, который взял на выходные. Не хотел он брать классное руководство, однако лишняя сотня карман не давила и на дороге не валялась. Хлопот, естественно, прибавилось. Но за семь лет работы в школе Гриня привык, полагая, что проблемы решаются сами собой. Неожиданно в проёме выросла Пашкина фигура, а за ней незнакомый Грине мужик.

— Чего расселся? — прогорланил он с порога. — Собирайся. Мы же утром договорились. Или ты не едешь?

Наглый Пашка, как всегда, застал врасплох Гриню. Он совсем забыл. Да и со школой завертелся совсем. Видя, как блестят Пашкины глаза, он тут же нырнул в подпол за дробовиком, на ходу прихватывая банки со всякой снедью.

— Может, картошки набрать, — лепетал он, высунув из дырки счастливую физиономию.

— Кончай там возиться! Бери свой дробосрал и поехали. Машина ждёт. Мы на улице, — бросил Пашка через плечо и хлопнул дверью.

Гриня пулей вылетел из подпола. Собравшись по-солдатски, за сорок секунд, он побросал всё в рюкзак и, прихватив дробовик, выскочил из дома, даже не попрощавшись с женой.

Увидев машину, Гриня растерялся. Из всех окон старого «Уазика» на него смотрели знакомые рожи и дружно курили. Все его представления об охоте в один миг потеряли цвет, превратившись в серый заурядный поход за грибами в местный сквер с вытекающими последствиями.

— Ты деньги захватил? — спросил его Пашка. Этот вопрос вернул Гриню на грешную землю.

— Деньги? Какие деньги? В школе с начала года зарплату не давали. А зачем? Хлеба я взял.

— Какой хлеб?! — заорал неожиданно Пашка. — У нас бензина до заправки не хватит доехать!

Гриня поймал на себе дюжину взволнованных глаз и понял, что все его планы опять летят ко всем чертям. Он пошарил в карманах, осознавая свою вину перед «народом». Но кроме замусоленной тысячи, на которую и полбулки хлеба не купить, ничего не нашёл.

— Дай сюда! — Пашка бесцеремонно выхватил купюру и полез в кабину. — Ну, чего отсвечиваешь своей пукалкой! Поехали!

На поиски денег ушло больше часа. За это время нервы Гринины совсем сдали. В машине было ужасно тесно, и все курили, а Гриня не терпел табачного дыма. У него разболелась голова, и он с трудом удержал себя, чтобы не вылезти из машины и не послать всех куда подальше. Наконец-то бак залили почти доверху, отчего даже у Грини поднялось настроение. Это дело тут же, в машине, отметили, и «Уазик» с шумом и треском, выбрасывая из-под колёс сноп пыли и камней, выскочил на трассу.

За окном уже смеркалось. В голове у Грини всё перемешалось. Тело потрясывало от выпитой поллитры на пятерых. Но даже полстопки сделали своё дело, а потом и дорога укачала его. В голове вновь замелькали цветные картинки предстоящей охоты, и Гриня закрыл глаза.

Очнулся он от сильного удара о стекло. Его едва не расплющило. Двигатель ревел, как зверь, вгрызаясь колёсами в разбухшую от осенних дождей почву. Как таковой дороги не было. Была ложбина, до безобразия разбитая колеями от разных машин. В любую секунду «Уазик» мог сесть на брюхо и стать добычей, увязнув обоими мостами в жирном месиве. Но водила, по-свойски пуская сквозь зубы дым и мастерски вращая рулём, всякий раз вытаскивал своего конька из глубоких ям, словно родился за баранкой среди этой грязи. Он отлично знал своё дело и отвечал на каждую пройденную яму хорошим матом, умудряясь при этом вести беседу с дружками.

По обе стороны дороги уходили в тёмное небо сопки, густо покрытые ещё более тёмным, таинственным лесом. Гриня с трудом отделял их вершины от ночного неба. Картина начала действовать на его воображение. Выхваченный фарами лесной пейзаж, никого не интересующий, казался Грине диким и опасным. Деревья и кусты отбрасывали причудливые тени, а за каждым кустом и в каждом тёмном пятне Гриня видел притаившегося дикого зверя.

За время пути темы для разговоров переходили от охоты к машинам, затем к деревенским новостям с пикантными сплетнями, потом опять об охоте, и так по кругу. Грине уже казалось, что проехали не меньше сотни километров. Он смутно представлял, где находится, и больше всего боялся, что машина вдруг сломается и он останется один. Успокаивало то, что вокруг все беззаботно болтали, смеялись и не обращали на Гриню особого внимания.

Уже по-другому смотрел Гриня на своих товарищей. Вслушиваясь в их рассказы о героических поединках со стихией и дикими животными, он уже видел хороших парней, не знавших страха и трудностей. Глядя на водителя, Гриня и вовсе разомлел от его манеры играючи вести машину и справляться с огромными канавами. Парень даже не притормозил, когда впереди появилась река. Душа ушла в пятки, когда Гриня увидел впереди эту черную пропасть, пересекавшую дорогу. Она показалась ему непреступной, и он уже, было, решил, что на этом его охота закончена. Но водила мягко успокоил Гриню, заметив его дикие от страха и восторга глаза. Он грязно выругался, обласкав речку парой ласковых фраз. Двигатель взревел, и «Уазик» словно амфибия полез в воду.

Ничего подобного в своей жизни Гриня никогда не испытывал. Даже его первый самостоятельный урок в школе выглядел серым в сравнении с этим штурмом.

Ему показалось, что его песня спета. Но машина, словно зубами вцепившись в невидимое дно, упрямо поползла вперёд. Перевалив середину, когда вода уже едва не захлёстывала в салон, старый «козёл» зацепился передними колёсами за обрывистый берег, ещё раз взревел и выскочил из воды под всеобщее одобрение пассажиров.

Пасека состояла из небольшого бревенчатого домика с кирпичной трубой и двух сараев, едва различимых в темноте. В окнах дома мерцал тусклый свет керосиновой лампы. От этого Грине стало почему-то грустно, и, когда машина заглохла, он даже не захотел вылазить из нагретого салона. Вокруг шутили, выгружали вещи. Гриня подумал, что не стоит отрываться от коллектива, схватил свой дробовик и тоже полез из машины. После накуренного салона дышалось легко. Небольшой морозец приятно обжигал лицо, а когда Гриня взглянул наверх, то и вовсе обомлел. Весь купол был усеян яркими звёздами. Гриня взялся искать по привычке Полярную звезду, но потом махнул на это рукой и пристроился к забору вслед за своими товарищами. Потом все похватали вещи и пошли в летнюю кухню, где уже сидели, как у себя дома, два незнакомых Грине парня. На столе стояла большая кастрюля, из которой вкусно пахло. От этого аромата у Грини забурлило в животе, он вспомнил, что с самого утра ничего не ел, схватил со стола чью-то ложку и, не стесняясь, полез в общий чан, где уже звенели другие ложки. Все смеялись, шутили, вспоминая прожитый день. Грине тоже досталось. Оказалось, что в самый критический момент он уже хотел выскакивать из машины и переплывать вброд через Манжурку. На столе вдруг появился большой алюминиевый ковш с подозрительно мутной жидкостью, похожей на бражку. Гриня сперва замотал головой, но, глядя, как крякают от удовольствия мужики, тоже приложился к ковшу, ощутив на зубах мякенькие комочки пчелиного воска.

— Пей, Пагане..., ой, я хотел сказать…

Но все уже дружно ржали над оплошностью хозяина, коренастого мужика, которого все звали почему-то Петухом.

— Гриня, ты не обижайся. Моя дочка, — хозяин стал загибать пальцы, что-то считать. Его голова уже плавно покачивалась в облаке едкого дыма от дешевых сигарет, — младшая моя так называет тебя.

Вообще-то Грине было приятно, что его все знают и даже выказывают ему уважение. Медовуха приятно растеклась по телу, он почувствовал прилив в голову, и ему захорошело. Пошли весёлые полуанекдотичные истории. Гриня тоже не отставал. Он путал буквы, запинался в словах и размахивал ложкой, как дирижёр. Выяснялось, что дети всех присутствующих — золотые и добрые ребята. С пьяного языка он расхваливал их, как мог, а в конце своей длинной речи назвал маленькими сволочами. Потом заговорили об охоте. Выяснили, куда подевался весь кабан. Что ходит он по кругу и скоро вернётся к пасеке. Что в сопках полно медведя, а по ночам они бродят по дорогам. И что на болоте каждое утро пасётся коза. А завтра, рано утром, кто-то пойдёт за ней. Гриня по школьной привычке поднял руку, забронировав себе место в команде. Когда жрать было уже нечего и ковш оказался пустым, все дружно вывалили из тесной кухни. Подходило время «гона», и каждый хотел услышать, как ревут живые изюбри. Но сопки молчали, и все пошли в дом, где Гриня долго не мог найти себе места. Несколько раз он поймал в темноте своим лбом потолочную балку, потом всё же нашел уголок для своего костлявого зада и тут же вырубился.

Проснулся он только под утро, чувствуя, что может не «успеть».

Небо по-прежнему было чистым. Звёзды мерцали в холодной бесконечной дали, возбуждая у Грини отвращение к его земной жизни. В голубом свете почти полной луны мир показался Грине сказкой, словно он был вылеплен рукой волшебника. Огромная поляна, залитая фосфорным светом, ульи, отбрасывающие тени на землю, громады сопок, окруживших пасеку, серебристая долина реки с алмазной жилкой, похожей на змейку — всё это жило своей, непостижимой для человека жизнью и как-будто молча наблюдало за ним, случайно вторгшимся в чужое.

С трудом удерживаясь на ногах, он вдохнул полной грудью. Вдруг ему показалось, что он не один. Он прислушался. В двадцати метрах кто-то ходил и жевал.

Дрожь пробежала по Грининому телу. Он уже хотел смыться обратно в дом, как вспомнил, что вечером видел коней. Преодолев страх, делая усилия над каждым шагом, Гриня медленно пошёл по серебристой от инея траве в сторону звука.

Увидев человека, конь поднял огромную голову и фыркнул. Он искоса осмотрел фигуру человека, тряхнул гривой и снова принялся щипать траву. Недалеко стоял ещё один конь и почему-то не двигался.

Гриня очень любил коней. Он увидел, что бедолага запутался в верёвке, прилипнув мордой к колючей проволоке. Тёмный лес, стоящий вокруг, всё время пугал Гриню, пока он освобождал коня.

Распутав не меньше деятка узлов, он перевязал коня на новое место. Даже не поблагодарив Гриню за его доброе дело, конь отметил новое место кучей навоза и припал к свежей траве.

«Скот», — подумал Гриня и пошёл в сторону дома. Его опять поразила необычайность окружающего мира. Это действовало на Гриню.

Он остановился. Реальность была даже слишком объёмной. Может, лунный свет создавал такой эффект, понять этого Гриня не мог, ведь обычно в это время Гриня спал и видел только сны.

В полной тишине мимо него проносились летучие мыши. Где-то в дебрях тёмного леса ухал филин. Стало прохладно, но Грине не хотелось уходить. Он что-то почувствовал в своей душе и стал сравнивать; суету людей, тесноту пыльных деревенских улиц. Вездесущих школьников в узких школьных коридорах. Всё это было миром, чуждым тому, что окружало его в этой наполненной тайнами тишине. Осознавая её волшебную силу, Гриня одновременно понимал, что уже давно не является частью этой тишины. Что среда, проглотившая его когда-то, успела сделать его слепым и бесчувственным эгоистом. Словно впервые переживая радость встречи с чем-то близким и дорогим для себя, Гриня поймал себя на мысли, что остаётся чужим в этом мире, да и ненужным. Незаметно подкрался холод. Картина неожиданно потеряла объём, ему захотелось в тепло, туда, где было мягко и удобно. Он последний раз вдохнул полной грудью и потрусил к дому.

Проснулся Гриня уже засветло. В маленькое окошко заглядывало голубое небо, в котором плавно парила пожелтевшая листва. Он лежал прямо на полу, заваленный сверху огромной кучей старых одеял, телогреек и рюкзаков. Грине стало приятно, что о нём позаботились. Он с трудом выбрался из этой мусорной ямы и, напялив на себя что-то тёплое, вышел на свежий воздух. Ощутив всеми клетками прелесть утренней свежести, Гриня поёжился от холода, смачно зевнул и поплёлся за дом по нужде. То, что он там увидел, сразу вернуло его к реальности.

Володька (вчерашний водитель) и Пашка обдирали косулю. Руки у обоих были по локоть испачканы кровью. Володька делал надрезы острым, как бритва, ножом, а Пашка стягивал чулком светло-коричневую, похожую на замшу, шкуру. Пальцы его всё время соскальзывали, Пашка пыхтел, пыжился и ругался, как сапожник. У всех, кто был рядом, от удовольствия светились глаза. Народ предвкушал королевский завтрак. Все смотрели друг на друга счастливыми глазами и щурились от яркого утреннего солнца.

— Что ж ты, мать твою, спишь так долго. Всю охоту проспал, педагог хренов, — прошипел сквозь занятые бычком зубы Пашка. Весь его лоб тоже был вымазан кровью, а по взмыленной шее текли крупные капли пота.

— А кто её? — ещё не придя в себя от увиденного, спросил Гриня.

— Серёня. Изверг. Вон каку дыришшу заделал. Аккуратнее не мог. Всю грудину разворотил. Мучайся теперь. Все руки поиспачкал, — полушутя, полусерьёзно ворчал Пашка. Серёня стоял в сторонке и млел от удовольствия, улыбаясь своим детским лицом.

В таз уже сыпались козьи потроха, на Грининых глазах от козы осталась только маленькая головка с чёрными бусинками глаз, да тонкие изящные копытца. Немного поодаль ходили в ожидании обрезков собаки. Они показывали друг другу зубы и всё время зевали. Всё, что осталось от косули, побросали в кусты. Тут же образовалась кровавая бойня, в конце которой каждый получил то, на что имел право. Гриня был немало удивлён чёткой организацией в делёжке добычи. Одна из собак, больше всех похожая на лайку, уже таскала голову. Она подходила к собратьям и рычала на них, показывая белые длинные клыки. Проходя мимо Грини, собака недоверчиво покосилась, но, видя, что Гриня не опасен, нехотя вильнула ему хвостом и потащила голову в укромное место.

«Была коза и нет козы», — грустно подумал Гриня и побрел к речке, запинаясь в высокой, давно не кошенной траве своими нескладными ногами.

Вчерашняя Манжурка уже не казалась ему страшной и опасной. В прозрачном быстром потоке играла рыба. Речка весело шумела на перекатах, воздух над водой искрился и переливался всеми цветами радуги.

Выбрав бережок поположе, Гриня опустился на руки и сунул опухшую после ночи голову в быстрый поток. Двух секунд хватило, чтобы окончательно проснуться.

Немного побродив по берегу, Гриня вспомнил все впечатления прошедшей ночи и посмеялся над собственной наивностью. С бугорка, где стояла пасека, доносился смех, чьи-то возгласы: среди общего гвалта Гриня выделил весёлый Пашкин смех, улыбнулся и поплёлся обратно на пасеку.

Его долгое отсутствие никто не заметил. Вокруг царила суета. Мужики бродили вокруг кухни, изнывая от безделья и голода. У калитки Гриня увидел своих ночных знакомых. Оба коня стояли уже осёдланные и мирно щипали траву. Один конь был невысоким, с крепкими толстыми ногами и густой стоячей гривой. Таких коней называли якутами. Они отличались хорошей выносливостью и неприхотливостью. Второй был гораздо выше, но у него почему-то не было одного глаза. Рядом суетились вчерашние парни. Они приторачивали к сёдлам свои вещи и негромко о чём-то разговаривали. Гриня вспомнил, что парни переезжали на другое место, на пасеку Кедровую, что стояла в десяти километрах выше по течению. У ребят были ружья, и одеты они были должным образом, во всё таёжное и неприметное. У одного за голенищем выглядывала рукоятка большого охотничьего ножа.

«Вот где настоящая охота», — позавидовал про себя Гриня, представив затерянный среди дикой, нетронутой тайги маленький, уютный домик. В его голове уже вырисовывались покрытые сумраком распадки, великаны-кедры, обрывистые склоны сопок, под которыми в непролазных дебрях бродят величественные изюбри, а по кристальным перекатам резвится королевский хариус. Гриня представил прозрачную воду реки, её каменистое, покрытое изумрудным мхом дно, и ему ужасно захотелось вырваться из этого балагана и окунуться с головой в тишину и покой. Вспомнился недавний спор с женой, и ему стало неловко от мысли, что она оказывалась права.

Его кто-то хлопнул по плечу. Гриня обернулся и увидел как всегда довольного Пашку.

— Чего грустим? Пошли печёнку жрать. — Пашка уловил настроение друга и вздохнул.

— Ребята отдыхают правильно. На Кедровой сейчас красота. Тишина. Я бы и сам с удовольствием махнул туда. Только охота там не очень. Кабан-то сейчас весь на полях сбился.

— А зачем тогда они едут туда? — удивился Гриня.

— Говорят же тебе — отдыхать! За лимонником. Я бы тоже поехал с ними. Коня нет. Жаль. На конях — милое дело. — Пашка сделал загадочное лицо и вздохнул. — Мороки, правда, с ними. Одноглазый-то убежал утром.

— Как убежал? — насторожился Гриня.

— Отвязался, — беззаботно ляпнул Пашка, зевая во весь рот.

Гриня втянул голову в плечи и отвернулся.

— Да, — ехидно заметил Пашка, что-то высматривая по сторонам и при этом по-хитрому щурясь. — Какая-то сволочь перевязывала ночью. А эта одноглазая тварь вылезла из уздечки. Всё утро ловили. Ты, случайно, не знаешь, кто это мог быть?

Гриня замотал головой и стараясь не выдавать своего смущения спросил:

- А почему у этого коня глаза нет? Кажется левого.

- Вот именно, левого, - заметил важно Пашка. – Характер у него видать, сволочной. Не любит, когда на него седло одевают. Кусался наверное. Ему левый глаз и выкололи, что бы не отвлекался от дела. Конь же. А ему то что, правым-то он видит не хуже чем ты в своих стекляшках.

Пашка нагло посмотрел на Грину, при этом прищуривая почему-то именно правый глаз, и спросил. — Значит не ты ночью отвязал коня? Я так и знал. Ладно. Пошли печёнку жрать.

Вспомнив про косулю, Гриня скривил рот.

— Ты чего. Мы же в тайге. Это жизнь. А ля гер ком а ля гер. На войне как на войне.

— Да знаю я. Просто жалко. Красивая.

— Это точно. Благородная. Моя бы воля, руки бы поотрывал всем, кто козуль стреляет. — Пашка невзначай посмотрел на свои ладони и сунул их в карманы. — Ладно, пошли. А то эти звери всё смолотят. По полкружечки и на тропу. Ты куда приехал? — Он схватил Гриню за рукав и поволок на кухню. — Кто мечтал медведя завалить? Утром следы свежие видели. Рядом с пасекой ходит. Не вру. Вот такие, — Пашка растопырил, как мог, пальцы и сделал важное лицо.

— Таких не бывает, — пробурчал Гриня.

— Э, брат..., не знаешь ты природы. А ещё учитель ботаники. Сопки видишь? Одни деревья. А там, может быть, носорог пасётся.

— Ну, ты загнул!

— Да иной секач не меньше носорога. Ты просто не видал. А я видел. Убитого, правда. Монстр! Говорю тебе! У него пятак был размером с кастрюлю.

— Слушай? А ты не знаешь? Ёжики когда в спячку залегают? — спросил стеснительно Гриня. — Здесь ёжики есть? Алёнке обещал ежа привести.

Пашка косо посмотрел на друга и задрал одну бровь.

— Ты с печки сегодня ночью не падал, случайно? Ты зачем сюда приехал? Очнись! Правильно тебя дети в школе дразнят. Пойдём. А то без нас точно всё слопают.

На кухне уже полным ходом шла трапеза. Облепив стол плотным кольцом, мужики ели стоя, весело отправляя мясо кусками прямо в рот, продавливали хлебом, когда рука уже тянулась за очередным куском сочного обжаренного мяса. Ковш не успевал наполняться; Гриня забыл, который раз прикладывался к нему. В голове, горячей от медовухи, всё кипело и бурлило. Забыв про утренние впечатления, он брал жирные куски руками, презирая вилки и ложки, пихал в рот и громко смеялся над очередной Пашкиной хохмой.

Гриня сидел на лавке, лениво разбросав свои длинные ноги по сторонам. В голове шумело. Живот готов был разойтись по швам. По точку лениво расхаживал хозяин пасеки, одетый в защитную сетку. Заглядывая в улья, он пускал из дымаря белый дым и что-то про себя бубнил. За ним неотступно ходил кобель и всё так же таскал за собой козью голову.

Гриня мог просидеть так весь день. Но откуда-то с верховьев, где на горизонте искрились в голубой дымке сопки, подул свежий ветер. Он вдохнул глоток прохладного воздуха и подумал, что это, наверно, спускается осень, осыпая природу чистым золотом, взял свой старенький дробовик, проверил работу курков, сунул в стволы по заряду дроби и пошёл вслед за ушедшими часом раньше конными, на ходу натягивая на плечи старенький армейский вещмешок.

Как только пасека скрылась за деревьями, Гриня почувствовал, как всё вдруг изменилось. Он понял, что остался с тайгой один на один. Вдруг над головой он увидел белку. Она прыгала с ветки на ветку и всё время недовольно щебетала. На короткий миг она замерла и стала наблюдать за ним, свесив с ветки чёрный пушистый хвост. «Заботы, — подумал про себя Гриня, — зима на носу. А тут ещё всякий сброд по тайге шляется».

По левую руку вверх уходили высоким ряжем сопки, поросшие густо старыми дубами. Справа, под крутыми обрывами, заманчиво шумела Манжурка. Всё вокруг и пугало, и притягивало Гриню. Оставшись один, он почувствовал, как содрогается его тело при каждом шорохе; ему вдруг стало страшно. Но уходящая за поворот дорога уже звала его вперёд, он поправил удобнее дробовик, выдохнул, что было у него внутри и что мешало ему, и, тихонько насвистывая, пошагал по дороге.

Золотистые сопки волновали и манили своей тайной, скрытой от взора густыми деревьями. Наслаждаясь красотой, Гриня подумал, что красивее мест он ещё нигде не видел. Он вдруг поймал себя на мысли, что меньше всего хочет встретиться со зверем. Хотелось просто идти по этой лесной дороге в своих кирзовых сапогах и дышать чистотой и свежестью, которую может дать эта тайга.

Он даже не заметил, как свернул с основной дороги влево. Широкая солнечная долина реки осталась за спиной. Густые деревья обступили Гриню со всех сторон, словно наблюдали за непрошенным гостем.

Гриня остановился и огляделся по сторонам. Две едва заметные среди травы колеи плавно поднимались в сопки. Новая дорога выглядела очень заманчиво, теряясь среди высоких деревьев. Гриня вдруг осознал, что боится идти дальше по этой дороге. Страх сковал его тело так, что он боялся обернуться. Ему казалось, что лес к нему был не равнодушен. Он крепко сжал металл своего ружья и медленно, тихими крадущимися шагами пошёл туда, куда вела эта затерянная, давно забытая дорога. Приглядевшись, он заметил на грунте след от колес автомобиля. Следы были старыми, и Гриня не стал ломать голову над этим. Озираясь по сторонам и всматриваясь в каждый куст, он шёл всё дальше, стараясь не вызывать шума своими шагами. Подъём становился всё круче. От непривычной ходьбы Гриня взмок. Ему стало жарко. В боку закололо. Он покрылся крупными каплями пота и уже захотел вернуться, как вдруг прямо из-под ног вылетел целый выводок рябчиков. От неожиданности Гриня вскрикнул, едва не лишившись рассудка. Наконец, до него дошло, что удача улыбнулась ему. Сообразив, куда полетела птица, он скинул дробовик и сломя голову рванул за рябчиками, забыв про все страхи и усталость.

Птица сидела невысоко над землёй и выглядывала из-за ствола берёзы. Гриня спрятался за куст и прицелился в ярко-красный гребешок. Едва он притронулся к куркам, как раздался оглушительный треск, а потом мощный раскат эха прокатился по склонам сопок. Переведя дух, Гриня подошёл к тому месту, где сидела птица. Убитый рябчик лежал у его ног и был почти незаметен среди пожелтевшей листвы, выделяясь только своим красным гребешком. Покрутив добычу в руке, Гриня удивился. Рябчик был таким невесомым и маленьким, что умещался на ладони почти весь. Скинув с плеч рюкзак, он равнодушно бросил птицу на дно. На ум пришла глупая поговорка соседа, что курочка клюёт по зёрнышку, в которой была заложена какая-то народная мудрость. Он накинул дробовик на плечо и решил, что больше не будет стрелять по рябчикам. Только патроны переводить. Но стоило ему пройти сотню шагов, как из кустов снова взлетел рябчик. Гриня машинально вскинул ружьё и нажал на курок, почти не целясь. Глупую птицу спасло только то, что он забыл зарядить новый патрон. Азарт захватил его. Через минуту он снова шёл вверх, вперёд, словно кто-то тянул его за руку туда, где шумел ветер и таилась неизвестность.

Он всегда мечтал увидеть мир с высоты. Его уже не пугали непонятные шорохи в кустах. Наблюдая за происходящим, он лишь восхищался. Бархаты, липы, берёза, манчжурский орех — всё сплеталось в единую гармонию. Лес величаво проходил перед его глазами. Словно специально, к его ногам свисали ярко-красные гроздья калины. Выхваченные из сумрака лучами солнца, ягоды мерцали, словно огонь, в тёмно-изумрудном лесу. Многие деревья калины почему-то были поломаны. Это выглядело нелепо. На секунду Гриня задумался. Кому понадобилось ломать их здесь, в этой глуши. Сорвав горсть, он сунул в рот несколько ягод. Челюсти тут же сковало кислотой. Он выплюнул косточки и обратил внимание на чёткие вмятины на влажной земле, очень похожие на человеческие следы, но гораздо большие. Осенившая его мысль мурашками прошла по всему телу, разбудив в нём животный страх.

Это был медведь. Огромный и, наверное, страшный. Скорее всего, он прошёл перед Гриней каким-нибудь часом раньше, ломая, как спички, калиновые ветки, лакомясь сочной ягодой. Зверь бродил где-то рядом. Гриня понял, что забрёл в чужие владения.

Он догадался, что находится на вершине ряжа. Дорога пролегала по самому хребту огромного «дракона», распластавшего свои лапы далеко по сторонам. Где-то внизу мирно дремала под лучами осеннего солнца пасека со своими обитателями. Бескрайние горизонты угадывались в голубой дымке. Гриня неслышно снял с плеча дробовик и осторожно пошёл вперёд. Каждый шаг гулко отдавался в его ушах. Всё замерло вокруг. Даже воздух перестал двигаться. В этой тишине был слышен каждый шорох падающего листа, каждый вздох окружавшего его леса. Ему показалось, что он слышит, как пролетает над его головой в небе птица. Как в глубокой низине журчит под камнями невидимый ручей. Словно вор, выбирая чистую от листвы землю, он украдкой пробирался вперёд, не осознавая, куда и для чего идёт. Его словно манил кто-то своей невидимой рукой, словно дорога была заколдована. Его и раньше не раз посещала эта мысль, и если бы не след от машины, может быть, недельной давности, то Гриня так и решил бы, что дорога эта, сплошь покрытая звериными следами, заколдована.

Стало вдруг просторнее. Лес уже не был густым. По завалам и старым пням Гриня догадался, что когда-то, очень давно, здесь были дровяные деляны. Ему стало жаль великанов-дубов, останки которых всё ещё гнили на земле. Но жизнь этого требовала. Взамен старым подрастали новые деревья.

Неожиданно перед глазами вырос огромный дуб.

— А тебя почему не спилили? — как с живым, заговорил Гриня. Осмотрев ствол, он обнаружил на нём вбитые металлические прутки, ступенями поднимавшиеся к вершине. Он задрал голову и увидел под кроной подобие беседки. Почти на самой вершине кто-то устроил лавочку. Оглядевшись по сторонам, Гриня приставил дробовик к дереву и полез наверх. Через мгновение он оказался наверху, откуда был прекрасный обзор большой поляны. В центре поляны хорошо различалась яма, наполненная водой. По обе стороны от дуба лежали сваленные ветром старые деревья, растопырившие корявые ветки в разные стороны. Гриня понял, что набрёл на самый настоящий солонец. Это был тот самый знаменитый лопатинский солонец, на котором, по словам Петуха, убили недавно изюбря. Гриня быстро слез с дерева и, прихватив ружьё, прошёл к яме. Из рассказов своих новых друзей он усвоил, что перво-наперво нужно посмотреть, ходят ли на солонец звери, и какие по давности следы они оставляют в мягком грунте. Чёрная земля была сплошь утоптана следами самых разных зверей. Ямки от больших раздвоенных копыт были повсюду. Рядом такие же по форме, но маленькие, словно зверь был игрушечным. Были следы и с подушечками, и с коготками на концах. Казалось, весь лесной народ собирался на этой «сцене». Были и медвежьи следы, размером с кастрюлю, от вида которых у Грини похолодело внутри. Рядом на стволе дерева он заметил несколько чёрных шерстинок. У него не осталось сомнений, что недавним гостем этой волшебной поляны был косолапый. Вокруг по-прежнему было тихо, и каждый Гринин шаг, как ему казалось, сотрясал землю. У него мелькнула мысль, что зверь может объявиться в любую минуту, а стволы его оружия была заряжены дробью. Трясущимися руками он с трудом вытащил старые дутые гильзы и заменил их, по совету бывалых охотников, на картечь.

Пулей взлетев на дерево и повозившись с минуту, Гриня затих в ожидании, как будто сейчас поднимется занавес и появятся актёры. Он замер, затаив дыхание, словно был частью дерева, на котором сидел. Как только сердце его успокоилось, он вдруг почувствовал необычайное наслаждение от тишины и одиночества. С благоговением он поглаживал цевьё дробовика, всматриваясь в зелёную сцену своего театра. Он чувствовал, как медленно разворачивается действо. От неподвижности его спина превратилась в камень, ноги затекли, но он продолжал сидеть без движений, стараясь услышать всё, что происходит вокруг.

Уже несколько минут он что-то слышал. Неуловимый звук шёл из глубины леса. Что-то медленно двигалось откуда-то снизу. Не было сомнений, что из сумрачной глубины распадка поднималось какое-то живое существо. И это «что-то» двигалось прямо в его сторону, на солонец. Он затылком ощущал все движения и шорохи, издаваемые этим живым и реальным, как и он сам, существом. Временами шорохи стихали, и Грине казалось, что по лесу бродит сам лесной дух. От этой мысли ему стало по-настоящему страшно. Ему вдруг захотелось быстро слезть с дерева и унести ноги подальше от этого заколдованного места. Но от страха ноги его слушаться не хотели, словно стали чужими.

Прошло ещё несколько минут. Всё это время Гриня не двигался. Наконец, он чётко расслышал неспешные шаги за спиной. Зверь шёл медленно, мягко наступал на сухие листья, временами останавливался, и на слух уже можно было определить расстояние до него. Но для этого надо было повернуть голову.

У Грини пересохло в горле. В висках стучало, словно молотком, а в груди стоял холод. Стараясь не делать резких движений, словно в замедленном кино, он стал поворачивать шею. Он ещё не видел зверя, но интуиция подсказывала ему, кто это мог быть. Правый глаз вышел из орбиты, и он увидел, будто в боковом стекле автомобиля, огромного бурого медведя. В это мгновение левая нога непроизвольно выпрямилась, и дробовик стал медленно сползать с колен.

Гриня едва не сошёл с ума. Уже в самый последний момент пальцы вцепились в гладкий приклад, и сползание прекратилось. Гриня спиной почувствовал, как медведь замер. Он медленно поворачивал огромную голову, втягивая при этом воздух. В его поведении не было никакой агрессии. Своим спокойствием медведь был больше похож на корову. Медленно и почти без шума он вынюхивал нужную ему траву и ел. Он по-прежнему находился за его спиной. Наконец, медведь появился с левой стороны. Огромный! Гриня медленно развернул голову. От близости к лесному великану он испытал неописуемый страх и одновременно восторг; он проник в запредельное, в мир, скрытый от людей их собственной алчностью и трусостью. Медведь стоял в каких-нибудь десяти метрах от дерева, на котором сидел Гриня, и не видел его. Их разделяла только высота, и он не мог уловить запаха человека и спокойно поедал сочную траву, ловко орудуя огромными когтями, обдирая со стеблей вкусные листья.

Облик медведя слегка разочаровал Гриню. Вместо богатой, лоснящейся шкуры, на нём висели старые, линялые лохмотья светло-коричневой шерсти. Огромное толстое брюхо свисало почти до земли, а сам зверь был невероятно длинным. Маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели на мир грустно и почти не двигались.

Наблюдая за медведем, Гриня чувствовал себя на вершине блаженства, чего не испытывал в далёком детстве, когда его водили в зоопарк. Чувствуя своё превосходство, ему вдруг захотелось крикнуть, напугать зверя, пока тот лакомился травой.

Пальцы незаметно сползли на курок. Левая рука непроизвольно обхватила цевьё, а правый большой палец неслышно взвёл тугие пружины. Теперь зверь был в его власти. Медведь жил последние секунды своей звериной жизни, даже не подозревая, что смерть смотрит на него из чёрных стволов. Смертью был сам Гриня.

Неожиданно Гриню пронзила мысль, что это самка. Он представил, как будет потрошить её; у неё, наверняка, были в животе медвежата. Мысли путались, ведь это был его звёздный час. Наконец, он решил.

Мысленно проведя линию между зверем и солонцом, он навёл стволы на зверя, не опасаясь быть замеченным, и стал ждать. Зверь был так близко, что Гриня уже мог заглянуть ему в глаза.

Неожиданно медведь насторожился. Он бесшумно выдохнул и стал медленно втягивать воздух. Грине стало интересно, что будет делать дальше этот великан. Его огромная голова медленно потянулась к основанию дерева, на котором сидел Гриня. Зверь мог выбрать и другой путь к солонцу, обойти десятой дорогой этот дуб. Но он шёл именно этим, где Гриня оставил один единственный запах от своего сапога на железном гвозде, вбитом в ствол.

Медведь долго втягивал в себя воздух, преображаясь на глазах. Наблюдая за ним, Гриня и не думал стрелять. На мгновение животное замерло. Наверное, что-то возникло в его сознании. Шерсть на загривке всколыхнулась, и Гриня увидел настоящего зверя, грозного и свирепого хищника. Медведь с шипением выдохнул запах, исходивший от металла, изогнулся плавной дугой и шарахнулся прочь от опасного места, сотрясая огромным весом землю, так и не преодолев невидимой черты своей смерти. Его ещё можно было поймать на мушку. Но руки по-прежнему, как каменные, лежали на коленях; Гриня не стал менять своего решения, полагая, что именно так и должен поступить. Уже потом его осенило, что в этом есть и здравый смысл. Близился вечер, и вряд ли его ленивым друзьям понравилось бы ползти в крутой ряж за десять километров.

Шорох ещё доносился из густой чащи, и кое-где среди травы мелькала высокая спина медведя. Вскоре и она исчезла из поля зрения. По лесу ходил лишь тихий шорох, какой незнающий человек принял бы за возню двух ежей.

Просидев ещё с полчаса, Гриня, обессиленный, слез с дерева и, не останавливаясь, без оглядки пошёл обратно. Он не заметил, как наступил вечер и в лесу стало прохладно. Пробиваясь сквозь листву, косые солнечные лучи давно не грели, а само солнце уже касалось далёких сопок, затянутых красноватой пеленой, где-то очень далеко. Впереди лежала всё та же дорога. Чтобы скоротать время, Гриня перешёл на бег. Он не успел и глазом моргнуть, как выскочил на Манжурку. Спотыкаясь в темноте, стараясь не угодить в лужи, он с трудом доплёлся до пасеки.

Оказалось, что его давно ждали и уже хотели искать.

Наспех проглотив тарелку утренней похлёбки, Гриня на ходу сочинил историю про то, как заблудился и залез в бурелом. Для взрослого человека это выглядело нелепо, но мужики отнеслись к нему с пониманием, потом завели машину, и все потянулись занимать свои места.

Выплеснув остатки супа в собачью миску, Гриня разрядил дробовик и поплёлся за остальными, едва волоча ноги.

Всю обратную дорогу он смотрел в окно, пытаясь различить в темноте знакомые места. Товарищи всё так же смеялись, обсуждая результаты своей охоты, каждый делился впечатлениями. Хаяли ленивого Петуха, запустившего пасеку и прозевавшего зверя. Ругали всё подряд и смеялись над неудачной охотой Грини.

Кто-то пихнул его в бок. Гриня открыл глаза и увидел свой дом.

— Выметайся! — шутливо скомандовал Пашка. — Приехали.

Кроме Пашки и водителя, в машине уже никого не было. Улица тоже была безлюдной. Гриня нехотя вылез из машины и, волоча за собой ружьё, пошёл в дом. Когда он миновал калитку, его окликнули:

— Ну что, Паганель? Место занимать на тебя в следующий раз?

Ничего не ответив на такое хамство, Гриня медленно развернулся и, вскинув дробовик, нацелил его на Пашкину рожу.

— Э! Э!.. Ты поосторожнее. Швабры стреляют раз в год.

Гриня щёлкнул обоими курками, усмехнулся и сделал поклон.

— Одичал ты, братец. — Пашка бросил через калитку рюкзак и покрутил пальцем у виска. — Сразу видно, что парень работает в дурдоме!

Зайдя в дом, Гриня бросил рюкзак на стол и полез в подпол прятать дробовик. Когда он вылез, то увидел у стола Алёнку, одетую в её любимое голубое платье, как всегда румяную, с весёлыми огоньками в глазах.

— Папка! Папка мне ёзыка привёз! У нас будет ёзык!

Гриня на секунду растерялся. Он открыл рот, чтобы сказать, но Алёнка уже развязала тугой узел и залезла в рюкзак, в надежде достать из него обещанный подарок. Вместо этого она вынула маленького мёртвого рябчика. Несколько секунд она удивлённо смотрела на него своими огромными глазами. Губы её вдруг изогнулись дугой, она вопрошающе взглянула на Гриню. Глаза её стали ещё больше. И вдруг по её щекам беззвучно покатились маленькие прозрачные зёрнышки.

Ему нечего было сказать дочери. Он прошёл мимо жены, сел в кресло и закрыл лицо ладонями.

Он уже слышал, как клокотала от боли в её маленькой тесной груди душа. Надо было идти к дочери и успокоить её. Но для этого он должен был оживить мёртвого рябчика.

А этого Гриня не умел.


ГоловнаяСсылкиКарта сайта


Работает на Amiro CMS - Free